Это – воспоминания о военном детстве нашей землячки, Погудиной Ядвиге Викторовне, о том самом ребенке, который встретил все невзгоды войны, когда ей было всего десять лет.

Война глазами ребёнка.

Прошло 65 лет, как закончилась Великая Отечественная война, но до сих пор она отзывается в сердце, как будто это было вчера, как страшный сон. Когда началась война, мне было 10 лет, а сейчас почти 80.

То поколение, которое воевало, это наши отцы и деды. Их осталось совсем мало.

Я решила поделиться тем, что пришлось пережить мне в те тяжелые, жестокие годы. У меня необычная судьба, и таких судеб много и у каждого своя.

Я хочу начать свое повествование с довоенного времени, чтобы понять душу ребенка, чтобы впредь это не повторилось.

Итак, родители мои разошлись, когда мне было 4 года. Мы жили тогда в Чусовских Городках Пермского края. Мать забрала меня к себе и мы переехали на КамГэс. Я ходила в детский садик, а моя мама работала в детских яслях медсестрой.

Это было далекое время от телевидения, Интернета. Было только радио, часто только одно на весь поселок – огромная «тарелка», которая висела на улице на столбе. Самым интересным было только черно-белое немое кино. В клубе было повешено на сцене белое полотно – экран.

Стулья в зрительном зале были заняты взрослыми, а мы, мелочь, располагались на полу, на сцене перед- и позади экрана лежа, сидя – кому как придется.

Перед самой войной мы с мамой переехали в Краснодар. Первое сентября 1939 года я пошла в первый класс в городе, а через месяц мы переехали в совхоз № 5, который был расположен в 5 километрах к западу то селекционной станции. Наш совхоз был животноводческий. Там разводили отличную породу коров «красная немка».

В совхозе была только начальная школа: две классные комнаты и две смены. С пятого класса дети учились уже в городе, добирались туда пешком, так как автобусов тогда не было.

Моей матери было тогда не до меня, так как она была молодая женщина и это понятно.

Она работала в детских яслях, там и питалась, а мне приходилось ходить в столовую и питаться где придется. Благо, там кругом были богатые поля овощей.

Кубань ! Это благодатный край: плодородная черноземная земля, много солнца. Родится все, кроме картофеля. Он вырастает мелким от недостатка влаги, выгорает.

Нам дали комнату в совхозном саду рядом с садовником, который жил там с семьей, женой Парасковьей Семеновной, она была медик, ее дочерью 27 лет и трехлетним внуком Борей.

В классе все ребята сразу обратили на меня внимание, так как я говорила по-уральски, твердо выговария букву «Г», а не так как на кубани «ГХ» - мягко. Ребята говорили: «Гхородска дивка». Но я быстро освоилась и меня приняли в отряд «летчиков», а это уже другая «серия».

В те годы страна жила достижениями труда во всех областях науки, техники и сельского хозяйства.

Вся страна восторгалась героической Советской авиацией. У всех на слуху были имена героев – летчиков: Чкалов, Байдуков, Беляков, Мария Гризодуб и Полина Осипенко.

Взрослые говорили о них с большим уважением, о них писали в газетах, говорили по радио, показывали в кино. А оно уже стало звуковым. Около совхоза был учебный аэродром.

Итак, в совхозе среди ребят был создан свой отряд «летчиков». Чтобы туда приняли, нужно было сдать три экзамена: быстро бегать, драться как мальчишка и залезать на голый телеграфный столб до определенной высоты. Я этот экзамен выдержала и была зачислена в «летную эскадрилью». Командиром «эскадрильи» была девчонка из нашего класса Цокуренко Ксения, а мы ее звали просто Китька.

Мы играли в летчиков до глубокой ночи. А на юге быстро темнеет, как только солнце сядет за горизонт.

Как прекрасны вечера на Кубани ! Стемнело. Тепло. Слышится щелканье цикад и сверчков, тишина. Женщины сидят на лавочках, щелкают «насинье», так они называли семечки. Кругом слышен смех или песни. А як спивають на Кубани ! Это надо слышать !

А мы, детвора, осваивали тогда лазание по деревьям и прыжки оттуда. А какой же «летчик» без прыжков с парашютом ! «Парашютное дело» мы осваивали в силосных башнях. Силосные башни были круглые и построены из красного кирпича. Они имели деревянные пристрои с окнами. В башне было 8 этажей. В пристрое и в башне были отверстия, в которые вставлялась труба, и по ней засыпался силос в башню этаж за этажом. Как только рабочие заканчивали работу, башни штурмовали «летчики». А силос был мягким. Прыгнешь в него, а он тебя еще подбросит. Соревновались, кто выше прыгнет. Был подросток, намного старше нас, страшный матерщинник. Поговаривали, что он, якобы, аж с 8 этажа сиганул. Мы на него смотрели с большим уважением. До сих пор я помню даже его имя – Сережка Лептюхов.

На учебном аэродроме было три типа самолетов. Я их буду называть так, как мы их называли. «Ястребок» - маленький юркий. «Кукурузник», который дожил до наших дней, и огромный «бомбовоз», или «четырехмоторка», который медленно двигался и страшно гудел, что дрожала земля. Так вот, с «бомбовоза» прыгало до 21 парашютиста, они приземлялись за садом, и мы бегали туда и смотрели, осваивая парашютное дело.

А еще мне запомнился один прекрасный кубанский вечер. Темно, Луна. Чей-то отец посадил нас, «летчиков», в горбу (телега), и погнал быстро лошадей. Среди нас тотчас же нашелся Чапаев, Петька и Анка – пулеметчица.

Это прекрасное беззаботное детство было прервано 21 июня 1941 года.

В этот трагический день утром мы собрались как обычно на тренировки. Так как я жила в саду и знала, что и где растет, мне было поручено принести яблок для компота. А в июне яблоки, даже самые ранние сорта – кислятина !!! С отрядом добровольцев мы залегли в бурьян (высокая трава), проследили, когда сторожиха Ульяна удалилась в другой конец сада, настрадовали яблок и с полными запазухами вернулись на «летную базу». Но компота из яблок мы так и не отведали. Китька сообщила нам страшную новость:

-- Ой, дивчата ж, хлопцы, шо-ш такэ зробылось !

-- А шо цэ такэ ?

-- Цэ ж война началась. Цэ ж Гытлер напав на нас !

-- Шо с цэ тэпэр будэ ?

Надо сказать, что фантазиям Китьки не было предела. Речь Молотова она выдала за речь Сталина.

-- А шо цэ будэ, наши батьки и матэры, уси пидуть на хронт. Сам Сталин говорил !

-- Ой, Китька, а шо мы будэм робыть ?

-- А нас усих хлопцев и дивчат усих пишлють у Афрыку.

-- Ой, Китька, а шо мы будэм робыть у Афрыке ?

-- А шо ж. Хлопци будут ходыть на охоту, и дивчата обид готовить.

Мы обрадовались, стали бегать, кричать. А женщины як глянули на нас, и «посыпался град» :

-- Вы шо ? Сказылысь чи шо ? Цэ ж такэ горэ звалилось на нас ! А вы как скаженны !

Мы поняли, что это действительно случилось что-то страшное. Помню, сели на ступеньки магазина и стали лузгать «насинье».

В небо поднялся самолет – «четырехмоторка», загудел, земля задрожала. Это предвещало страшную бурю. На душе стало пасмурно и тревожно, предчувствие беды.

Фронт был еще далеко. Все мужское население было призвано в военкоматы, и мою мать тоже призывали, но оставили до особого распоряжения из-за меня.

Вокруг города стали копать противотанковый ров в виде трапеции с расширением вверху. Он был предназначен для того, чтобы немецкий танк не проскочил в город. Но он так и не сыграл своей роли при наступлении немцев. Огромная масса земли вскапывалась вручную и выносилась вручную на носилках. Все взрослое население привлекалось к этим работам.

Ночами была светомаскировка: затемнение окон.

Хотя фронт был еще далеко, но немецкие самолеты делали налеты и бомбили город.

2 августа 1942 года был дан приказ: «Эвакуировать скот дальше на Кавказ». Было оборудовано 10 подвод, в каждой подводе по две семьи. Мы погрузились с семьей Парасковии Ивановны, женой садовника, ее дочерю Валей и сынишкой трех лет Борей. Сам садовник остался в саду, не поехал. Скот гнали пешком взрослые, подводой управляла Парасковия Ивановна. А мы с Борей ехали в гарбе (телега для перевозки зерна).

Наша гарба была запряжена в двух лошадей: старый конь с бельмом на глазу и молодой жеребенок, так как здоровые лошади все были в армии.

На дорогу нас снабдили продуктами: подсолнечное масло, копченая колбаса, мед, мука и крупа, сало.

Коров доили, молоко раздавали населению и отступавшим с нами солдатам, а иногда доили коров прямо на землю, если некому было отдать молоко.

Жаркий август. Переспели хлеба. Все зерно осыпалось на землю. Люди уходили от войны, спасали свои жизни. Убирать было некому.

Все чаще и чаще над нами стала летать «рама», немецкий самолет – разведчик. Немцы бросали листовки на русском языке: «Не угоняйте скот ! Мы несем вам освобождение от коммунистов». Но даже мы, дети, понимали, какое они несут нам «освобождение». Но когда мы отступали с нашими войсками, немцы нас бомбили. В одну из таких бомбежек мне встретился Шурка Кухаренко, второгодник, хулиган, которого все боялись в классе. Однажды он обозвал меня как-то, а я не любила оставаться в долгу. Наш учитель Алексей Никанорович был немного глуховат. Это произошло то ли на уроке, то ли в перемену. Учитель перебирал тетрадки в шкафу, а Шурка рванул за мной по партам. Я добежала до стены, смотрю – мне крышка. Не раздумывая, я вцепилась обеими руками, а у меня были не ногти, а когти, вцепилась в конопатую морду Шурки. Он взвыл как свинья под ножом. А я деру и встала рядом с учителем. Помню, Алексей Никанорович ничему не удивился. Но Шурка больше меня не трогал.

Вскоре у нас на уроке сидел какой-то мужчина. В перемену все ребята его окружили из любопытства, а Шурка, как обычно, впереди всех. А человек глянул на него и спросил: «Кто ж тэбэ так покарябал ?», а Шурка в ответ: «Та цэ ж мэнэ кишка вцарапала». Ребята все захохотали.

При бомбежке и артобстреле осколки летят вверх и я это тогда уже знала.

И вот однажды при очередной бомбежке мы с трехлетним Борей побежали и упали плашмя на землю в балку среди деревьев и кустарников. Вдруг к нам выскочила лошадь. Я услышала знакомый голос Шурки Кухаренко: «Шо, Ятька, злякалась ?» Я глянула на всадника и тут же ответила: «А сам то нэ злякался, чи шо ?». Интересно, жив ли этот Шурка сейчас и помнит ли он этот эпизод ? Ведь столько лет прошло !

Мы продолжали наш путь по направлению к Белореченской. Вдруг сообщили, что там уже немцы.

Надо сказать, что наши войска отступали без боев, начиная с донских, краснодарских и ставропольских степей. Мы, даже дети, понимали обстановку правильно. Нашим солдатам было стыдно смотреть нам в глаза. Наша пехота, обутая в кирзовые ботинки, с винтовкой через плечо, шла пешком.

В голой степи воевать было бесполезно против «до зубов» вооруженной немецкой армии. Все было обречено на поражение. Был дан приказ отступать нашим войскам до гор Кавказа.

И так, в Белореченской уже немцы. Был открыт путь на Туапсе и Сочи. Мы, наконец, добрались до Апшеронки. Сколько пало скота в пути, хлеба – пшеница, ячмень, кукурузы, подсолнуха – все осыпалось. Никто ничего не убирал. Война есть война. В те годы Советской власти этот край, в основном, кормил страну.

Немцы шли уверенно, победным маршем на Юг. Хлеб, нефть ! Шел август 1942 года.

Итак, мы спустились в Апшеронку. Тогда это была станица, а сейчас, видимо, город, так как носит название Апшеронск. Апшеронка находится в котловине среди гор. Когда мы спускались с гор, не было видно солнца. Его застилал черный дым – горела нефть. Ее подожгли или наши, или туда попала немецкая бомба или снаряд.

У склада с мукой наши солдаты призывали население брать муку и прятать ее в землю, так как склад велено было поджечь, чтобы хлеб не достался немцам.

Помню, мы встали на квартиру у одной женщины, на юго-западе на краю станицы. Ее дом приветливо стоял на пригорке. Скот раздали населению и разогнали по лесу. Все десять подвод эвакуированных сделали то же самое.

У женщины, у которой мы поселились, была дочь 17 лет и сын 15 лет. Еще у нее на квартире жила женщина с сыном и дочерью того же возраста. Они жили в другой половине дома, а мы все спали на сеновале.

Стоял жаркий август 1942 года. Постоянно со свистом пролетали немецкие снаряды и разрывались то там, то сям.

И так, было ясное ласковое утро 18 августа. Я говорю матери: «Как тихо. Наверно, наши немцев далеко угнали». А она мне: «Замолчи. Немцы вот-вот придут».

На краю Апшеронки проходила узкоколейка. Ее даже было видно из дома. Вдруг мы услышали звук немецкой автомашины. Все виды транспорта мы различали на слух. Машина, крытая брезентом и мотоциклист проехали туда-обратно вдоль колеи. Через некоторое мгновение группа мотоциклистов проехали туда-обратно по краю станицы, перпендикулярно нашей улице.

А через некоторое время немец на мотоцикле заехал на нашу улицу и остановился против нашего дома. Его явно что-то интересовало. Хозяйка выглянула из окна. Он поманил ее пальцем. Она вышла: «Шо тэбэ надо ?»

Он вежливо улыбаясь на ломаном русском языке: «Козяйка, немецкий официр кочет квартир».

Нам повезло. У нас на квартире стояли немецкие офицеры. Они вели себя прилично. Спали они на брезенте на улице.

Ночи были очень теплые и светлые от лунного света. Однажды полил дождь и немцы ушли спать к хозяйке в дом. Помню, утром один офицер загнул рубаху перед хозяйкой и говорит: «Козяйка, немецкий официр русский клёп кусал». А хозяйка была очень чистоплотная, и никаких клопов у нее в помине не было. «Нэмае у мэнэ ни яких клопов. Цэ ж тэбэ русская блоха кусала» - и она как могла изобразила блоху. А он настаивал: «Найн ! Клёп, клёп !»

Мы, ребятня, так и прозвали его «Клёп – клёп».

Так как в доме было четыре коровы, немецкие солдаты валили к нам за молоком. Помню однажды немцы разобрали все молоко и пришел еще один. Он потребовал: «Козяйка ! Мляка – мляка !» «Нэмае у мэнэ мляка, немецкий золдат забрив». А немец в ответ: «Я сам специамсти», и сел доить корову. А она, матушка, возмутилась таким обращением с ней. И еще не вовремя снова дойка, лягнула его, перевернув его плоский котелок. Он, выругавшись на нее, ушел не солоно хлебавши.

Надо сказать, Гитлер основательно готовился к войне. Даже котелки у солдат были практичнее наших – плоские. А у нас круглые.

По всей Апшеронке были развешены объявления на русском языке: «Военнообязанным и евреям явиться с документами и вещами !» Среди наших был один старичок похожий на еврея или еврей. Немцы расстреляли его недалеко в лесу. Мы его похоронили, и у меня в памяти остался холмик на его могилке.

Помню по станице ездила телега с немцем и нашим пленным. Они собирали еду у населения для наших пленных. Наши женщины сварили огромное эмалированное ведро борща и унесли в лагерь. Кругом слышался немецкий хохот и песни. Они разгуливали обнаженными по пояс в коротких широких в голенищах сапогах, с визгом плескались в реке Тух. Мы уже туда не совались.

Четыре офицера простояли у нас недолго. Когда все уехали, остался тот самый немец, который пришел первым. Он дождался немца, который подъехал на мотоцикле. Этот мотоциклист говорил немного лучше по-русски, чем предыдущий. Он все время улыбался и приказал хозяйке приготовить салат из огурцов и помидоров, сказав: «Здесь будет жит зэкс пэрзон. Я, мой халуй, лейтенат…»

Он снял свою пилотку и повесил ее на маленькое деревце напротив дома. Это означало, что тут уже занято.

Почти все немцы играли на губных гармошках. Этот немец ходил в соседний дом к солдатам, и там раздавалось громкое пение.

Наша хозяйка, я уже говорила, была очень чистоплотной женщиной. Каждое утро у нее над изголовьем кровати висела белоснежная косынка. Так этот немчура повадился надевать на свою шею эту белую косынку, завязав ее как пионерский галстук, со смехом добавлял: «Сталин капитулир ! Ха-ха-ха… Их пошел опера !» Он уходил, и веселье в соседнем доме раздавалось до глубокой ночи.

К нашим офицерам в дом приходили итальянские офицеры. Они у немцев были на привилегированном положении.

Мы ели початки свежей кукурузы, сваренные в подсоленной воде. А немцы и итальянцы хохотали над нами: «Ха-ха ! Сталинский шоколад !» А потом самим понравилась эта кукуруза в початках.

Итальянцы рассматривали в бинокль Эльбрус. И нам, детям, тоже давали смотреть. Видимо, тоже дома у них остались дети.

Однажды днем в Апшеронку прилетел наш «ястребок». Он быстро облетел станицу и улетел. Мы поняли, что это была разведка. Немцы было набито битком в каждом доме. Ночью меня разбудила мать: «Вставай. Наш самолет летает. Бомбит». Я услышала вой летящих бомб и грохот. Спать не пришлось уже вообще до утра.

Самолет улетел, это была «четырехмоторка» - «бомбовоз». В течение ночи он несколько раз улетал и возвращался, груженый бомбами. Наши женщины посоветовались и решили, что нужно уезжать отсюда, так как здесь лес и горы, что здесь будут бои. Мы решили ехать обратно в совхоз, в степь. Почти целый день мы ехали по Апшеронке. А наш единственный «бомбовоз» несколько раз бомбил. С собой мы забрали две коровы и двинулись в путь. Ночь мы провели в каком-то поселке. Спали в гарбе, а мы с матерью – под телегой на соломе. Ночью было слышно как бомбили Апшеронку. Дрожала земля.

Надо сказать, что немцы были настолько уверены в своей победе, что у них даже не было зениток, чтобы сбить наш единственный «бомбовоз».

Немцы не обращали на нас никакого внимания, когда мы ехали по дороге обратно. Но во все времена и в каждой стране были, есть и будут мерзавцы и предатели. Однажды русский полицай, который был верхом на коне, обшарил нашу повозку и забрал мешок с мукой, который мы приобрели на складе.

Однажды такой же полицай стал забирать и уже выпряг молодого жеребенка. Мы, конечно, не смогли бы никуда дальше ехать. Упряжка была рассчитана на две лошади. Кругом степь. Ехал немец на мотоцикле, враг, оккупант. Увидев эту картину, он наставил автомат на полицая и злобно заорал на него. Тот в страхе ускакал. Я уже тогда поняла, что все предатели трусы. До первого населенного пункта немец нас сопровождал. Отъедет вперед, постоит, и снова вперед.

Дальше мы благополучно вернулись в совхоз и привели две коровы. Те остальные люди, которые эвакуировались с нами, сделали также. В совхозе к этому времени организовалась какая-то власть, которая служила немцам. Главой ее был полицай, бывший главный бухгалтер совхоза. Он заставлял людей работать на немцев. Коров мы отдали ему. С приходом наших, всю его семью куда-то выслали. Помню, что у него было двое детей, сын и дочь. Дети были старше меня и учились уже в городе. Их отца я помнила только внешне. Это был стройный с усами человек. Ни имени, ни фамилии их я не помнила, но мир тесен. Прошло много лет, а именно в 1958 году я закончила институт, и была направлена в город Кизел Пермского края на шахту 33-капитальная. В средней школе работал стройный с военной выправкой старичок. Все его звали полицаем. Мне и в голову не приходило, что это он, тот самый полицай. Он работал исправно, все у него было в полном порядке, блестело. В поселке у него был свой дом, корова, огород. Сын и дочь работали тут же, в правлении шахты. Звали этого старичка Роман Федорович Чирков. В школе на подоконниках окон класса он выращивал рассаду овощей и цветов. Это все продавалось населению. Выручка шла в фонд школы. Однажды у меня состоялся разговор с ним: «А вы знаете, какие красивые цветы я выращивал у меня на родине ?» - сказал он.

Я его и спроси, где его родина ? Он назвал Краснодар. Я ему сказала, что я жила там и где. Он сказал, что знает наш совхоз № 5. И он меня расспрашивал, что я помнила. Я ему кратко описала мирную жизнь, а войны не коснулась. Мне тогда и в голову не приходило, что я его и его семью видела и знаю. Как-то во время хрущевской оттепели я была у своих приятелей. Моя подружка была парторгом в школе, где работал Роман Федорович.

Вдруг приходит он и просит Елену Михайловну написать на него характеристику, чтобы ему разрешили поехать на родину. Он рассказал все случаи, которые произошли в совхозе. Лена, конечно, охарактеризовала его работу с хорошей стороны, как это и заслуживало. И когда однажды я встретила его сына, а он был вылитый отец в молодости, до меня дошло, что это именно та семья из нашего совхоза.

Я никому ничего не стала рассказывать о своем открытии. После этого прошло еще лет 30. И вот однажды в газете «Звезда» я прочитала о том, что его сын награжден Орденом. Правильно ! Ведь, дети не в ответе за своих родителей !

Когда мы вернулись в совхоз, наша комната оказалась занятой. Мы заняли другую, тоже в саду. В доме было две комнаты, которые соединялись между собой дверями, но вход и сенки были разными. В другой комнате жила семья Кабанок. Мария и Яким. У них был маленький мальчик Коля.

Весь август и сентябрь люди запасались сельхозпродуктами. Собирали зерно на заброшенных полях. Часто полицаи забирали собранное, но надо было выживать, так как никаких магазинов в помине не было. Молодежь заставляли работать на немцев. Помню, за целый день можно было насобирать огромный матрасник пшеничных или ячменных колосьев. Из этого выходило целое ведро зерна. Колосья мяли руками, а затем провеивали на ветру. Зерно и кукурузу мололи на самодельных мельницах: доска, металлический квадратный стержень, на который надевалась труба, внутри которой была загнутая толстая металлическая проволока. Садились на доску, засыпали зерно и мололи. Из муки пекли лепешки, а из крупы варили кашу. Самое дорогое в то время была соль. Один стакан соли стоил в то время на рынке 70 рублей, а это были огромные деньги. В ходу были наши рубли и немецкие марки. За одну марку давали 10 рублей.

В ноябре – декабре немцы стали угонять на работу в Германию молодежь до 30 лет. Но были среди них и добровольцы. Например, моя мать. В ноябре она собрала чемодан с самыми лучшими вещами, сказав мне: «Я ведь, доченька, еду только на шесть месяцев».

Я ей сразу сказала: «Но ведь наши придут». Она в ответ: «Уедешь к своим на Урал». Но адреса даже не оставила. Она-то знала его наизусть…

Хлеб у меня пока был. За мной присматривали мои соседи. Вскоре эта семья переехала на хутор, который находился примерно в километре от селекционной станции, рядом с нашим совхозом. Они взяли меня с собой. Вокруг хутора стояли скирды соломы, и проходила рядом шоссейная дорога, которая вела на переправу через Кубань. Однажды мимо нас по дороге немцы гнали очередную партию «рабов» в Германию. Среди них была жена моего учителя Татьяна Кузьминична. Она с тремя женщинами зарылись в солому, а когда все ушли, они вылезли и прятались у нас на хуторе в тайнике, вход в который находился в сарайке у всех навиду. Молодежь хутора и эти женщины все время были начеку.

И вот 12 февраля 1943 года мы дежурили с девочкой Юлей Репаевой. С стороны селекцентра, так мы его называли, раздался женский вопль. Голосили женщины. Этот вопль до сих пор у меня на слуху. Все, конечно, поняли, что случилось что-то ужасное. Вскоре со стороны этого селекцентра в строну нашего хутора стали приближаться трое вооруженных людей. Подойдя к нам, один из них меня спросил: «Что, не узнаешь, рыжая ?» - «Яка я тэбэ рыжая ?» - буркнула я. Это оказались наши разведчики. Мы, конечно, не поверили им. Но они показали нам газетку, в которой было напечатано, что в ночь на 12 февраля 1943 года город Краснодар был освобожден от немецких захватчиков. Полинка напоила ребят горячим молоком. Разведчики спросили, есть ли немцы в совхозе, мы ответили, что один немец возится с быками в саду. Немец вез вещмешки, а быки не понимали команд «Но !» и «Тпру !». Они ведь знают только команду «Цоп ! Цобэ».

Они нам поведали историю женского вопля на селекционной станции.

Когда наши погнали немцев с Кубани, то предатели и полицаи побежали вслед за немцами. Восемь человек таких мерзавцев переоделись в форму нашего комсостава и явились в качестве освободителей нашей армии. Народ, конечно, обрадовался и, сидевшие в укрытиях мужики и молодые парни, вышли, радостно их приветствуя. Те обманом заманили их к дорожной будке и заставили принять присягу, что будут гнать захватчиков. Была дана команда: «Повернутся лицом к Кубани !» В этот миг они, предатели из-за будки расстреляли из пулемета 24 человека. Разведчики нас предупредили: «Если и есть еще мужики или парни, то пусть пока прячутся». Предатели бежали вслед за уходящими немцами и творили то же зло. Ходили слухи, что их все-таки поймали.

Фронт уходил все дальше на северо-запад. Немецкая авиация делала налеты на город и бомбила. К нам на хутор встали зенитчики. В зенитной артиллерии были 2 – 3 молодые девушки.

Меня взяла к себе Полинка. У нее был сынишка лет двух и корова. Она меня очень жалела. Говорила мне: «Ешь все: молоко, сметану, творог». Придет с работы – все цело. Я очень переживала за то, что со мной случилось. Я понимала всю обстановку. Зенитчики меня тоже подкармливали «вторым фронтом», так они называли американскую тушенку и сгущенку.

Полинка нашла в нашем чемодане какие-то адреса и я написала по ним всем, не зная кому пишу. Одно письмо какие-то знакомые по фамилии Смагины принесли моему деду, отцу матери. Человек он был неграмотный, непьющий, большой труженик. С этим письмом он пошел к сватам пешком 12 км, т.к. автобусов тогда и в помине не было. «Надо робёнка спасать», - сказал он. Радости моей не было предела, когда я получила с фронта письмо и фото своего папы, который воевал в танковых войсках.

Девушки – зенитчицы хотели взять меня в зенитную артиллерию в качестве дочери полка. Но офицер зенитчиков посадил меня перед собой и направил меня на путь истинный. «У тебя папа танкист – герой. Мы можем взять тебя в зенитную часть, но мы на войне. В далеком тылу у тебя есть дедушка и бабушка. Тебе надо учиться. Запомни, девочка, мои слова ! Как бы тебе трудно не было, не сдавайся, добивайся своего, чего бы тебе это не стоило. Говори всегда в трудную минуту: «Или я этого добьюсь, или мне хана !» Конечно, этого человека уже нет в живых. Но всю свою жизнь я руководствовалась его словами. Еще он меня предупредил, чтобы я всем говорила, что мать немцы угнали. «Ни в коем случае не говори, что она ушла сама !» - наставлял он. Да я и сама понимала, что мать – предательница, и за это по головке не погладят. А вообще-то, в чем ребенок виноват за свою мать ?

Итак, решено было отправить меня на Урал к дедушке и бабушке. Еще полным ходом шла война на территории нашей страны. А с бывшей оккупированной местности не так-то просто было выехать. Нужно было, чтобы пришел вызов, а с ним милиция давала пропуск. Тогда можно было купить билет. Но дороги разрушены, поездов мало, расписание толком не существовало.

Пришел вызов, но милиция не давала пропуск, так как я была несовершеннолетней. Но Полинка убедила милицию, что меня надо отправить к родным на Урал. Билет был куплен до станции Бисер Молотовской (Пермской) области. Было начало января 1944 года.

Полинка продала кое-что из наших вещей. На эти деньги на рынке были куплены серые валенки 26 размера (меньшего размера там не было, так как на Кубани зимой валенок не носят), белые с начесом кальсоны вместо чулок и джинсов. Пальто у меня было сшито из байкового одеяла, крашеного в зеленый цвет. Воротник пальто был сделан из суслика, на голове – красный фетровый капор и вместо шали скатерть со стола с кистями. На ногах – рваные татарские калоши и шерстяные носки.

Полинка напекла мне в дорогу пирожков с фасолью и купила буханку хлеба. Поезд уходил из Краснодара в 8 вечера. Уже стемнело, когда мы отправились с Полинкой в путь. Вскоре нас догнала военная машина. Мы проголосовали и меня посадили в машину, которая шла как раз до вокзала. Полинка на вокзал не поехала и мы расстались.

Вокзал, на улице темно. Пришел поезд. Меня ни в какой вагон не пускают: нет мест. Я увидела, как мне навстречу шел военный. Я к нему: «Дяденька военный ! Посади меня на поезд, я еду одна к дедушке с бабушкой на Урал». Это оказался бригадир поезда. Он посадил меня в общий вагон. Целую ночь мы ехали до Кавказской, а там пересадка на Москву.

В 5 часов вечера пришел поезд, шедший в Москву с Кавказа. Платформы были высокие, меня ни в один вагон не пускали: «Нет мест !» Я упала в лужу, замочила свою сумку с хлебом. В истерике я металась, вспоминая слова офицера – зенитчика, и повторяла их лихорадочно: «Или я сяду в поезд, или мне хана !» За мной наблюдал офицер из вагона. Он взял меня за руку и повел к начальнику поезда, толстой хохлушке в красной фуражке. Так она, стерва, заставила расстегнуть меня все пуговицы на груди и показать ей, что билет и пропуск у меня есть. «В мэнэ мэст немае, куда ж я ее посажу ?». Военный сказал: «Я еду в купейном вагоне. Пусть девочка едет в коридоре нашего вагона». Он привел меня в вагон, дал мне мыло, полотенце, сказав: «Иди, умойся, успокойся, а я за твоим мешком присмотрю».

Поезд тронулся, я зашла в туалет. Меня все еще трясла истерика. Немного успокоилась, умылась, причесалась. Проводница принесла мне жареной картошки и чаю. Я сначала не брала, но она сказала: «Пей и поешь. Согрейся». Когда я успокоилась и поела, из купе вышли мужики (в вагоне ехали только они, женщин не было). Они стали расспрашивать меня обо всем. Я им показала фото отца. Они начали рассказывать разные истории об осиротевших детях. Затем разошлись по купе.

Освещение в коридоре не включали, так как была светомаскировка. Я дремала сидя, облокотившись на столик. Стала дрожать, так как ноги у меня были мокрые. Я решила, наконец, снять рваные калоши и надеть валенки. На одной из остановок я выбросила калоши, твердо решив, что до Москвы из вагона не выйду. Будь что будет. Я смотрела в окно. За окном была полная Луна и дул ветер. Время от времени Луна закрывалась тучами. Поезд подъезжал к Сталинграду. Один мужчина вышел из купе, и я услышала разговор: «Пожалуйста, не садите больше в вагон никого. Пусть девочка займет полку. Ребенку ведь спать надо, да и там теплее». Я залезла на вторую полку и, наконец, выспалась. Мужички угощали меня, но я ничего не брала, а ела свои мокрые пироги. Перед Москвой мужички стали совещаться, с какого вокзала мне ехать дальше. Наконец, решили, что с Ярославского, а он назывался тогда Северным. Валенки мои они загнули, но колени в них все равно не гнулись. Один из моих попутчиков привез и сдал меня в комнату матери и ребенка. Прощаясь, он успокоил меня: «Завтра в 2 часа дня тебя посадят на твой поезд». В час ночи меня послали в санпропускник.

Я вымылась под душем, а мою одежду прожарили в печи при высокой температуре. Меня послали в слабоосвещенную комнату. Впервые за все время оккупации я услышала, как играет радио. Исполняли классику. В аквариуме плавали рыбки. Я вспомнила эту комнату. Я была уже в ней перед войной, когда мы ехали с матерью в Краснодар. У меня навернулись слезы. Вдруг голос привел меня в себя: «Девочка, подымайся сюда». Женщина привела меня в комнату и положила спать в белоснежную кровать. Я оказалась в другом мире. На следующее утро я проснулась поздно. В комнате были матери с детьми. Нам продали чай и бутерброд.

В 2 часа дня, пока не было посадки, нянечка посадила меня в вагон, заняв мне вторую полку, и просила никому ее не уступать. Напротив меня полку заняла молодая девушка, а на остальных полках все были военные.

Так я благополучно доехала до города Молотова (ныне Пермь). Там опять пересадка. Мне надо было сесть на Тагильский поезд. Надо было закомпостировать билет, а это делалось за час до прихода поезда. В очереди в кассу я была вторая. Поезд нужно было ждать целый день. Я познакомилась с подростками – девчонками. Я услышала, как они упоминали Бисер. Эти девки стащили мою сумку с плесневелым хлебом и варежками. Билет и деньги были у меня на груди. Вечером, перед тем, как компостировать билет, я рассказала девушке из очереди, за которой стояла, об ограблении. Она была, по всей видимости, из очень обеспеченной семьи. Ей надо было попасть в Свердловск, а на проходящие поезда не было билетов. Она решила ехать через Нижний Тагил. У нее была балетка, маленький чемоданчик, в котором была буханка хлеба, а это богатство было не у каждого, так как хлеб выдавали по карточкам 300 грамм в день на иждивенца и по 600 грамм на рабочего. У моей попутчицы был также с 1 десяток вареных яиц. Мы закомпостировали билеты и сели в общий вагон. Девушка покормила и меня.

Утром, а было уже светло, проводник объявляет: «Станция Бисер». Я вышла в тамбур, как говорится, бедному собраться – только подпоясаться. В тамбуре был такой же мальчик, как и я. Это был сын их многодетной семьи Морозовых. Сейчас этот мальчик, вероятно, доктор наук или инженер. Я не знала тогда, что мой отец женится на его тетке. Я его спросила, не знает ли он, где живут мои дедушка и бабушка. Он с удовольствием ответил: «Пойдем, я покажу. Я пойду как раз мимо». Мы вышли из вагона. Было яркое солнце, морозное январское утро, 15 января 1944 года.

Проходя мимо станции, паренек подошел к мужчине и громко объявил: «Здравствуйте, дядя Алеша ! Я вам гостью привел !». Дядей Алешей оказался мой родной дядя. У него было ранение руки, и по этой причине он был демобилизован из армии. Он отдал мне свои перчатки и привел меня к бабушке и дедушке. У бабушки тряслись руки, она громко заплакала и обняла меня.

1943 год на Урале был голодным. Основным продуктом питания был картофель, а в этот год был неурожай. Хлеб люди получали по карточкам, как я уже говорила, иждивенцы – по 300 грамм, рабочие – по 600 грамм. У бабушки только что отелилась корова. Часть молока шла теленку, а часть – на семью, состоящую из 8 человек. С молоком пили только чай.

Дядя Алеша работал начальником у ремесленников, у мальчишек моего возраста. Мои большие серые валенки 26 размера он сменил на белые фетровые, вместо моего рваного пальто достал шинель железнодорожника, как у ремесленников. Также достал на меня хлебную карточку, по которой мне полагалось хлеба 300 гр в день.

У бабушки я прожила месяц. А потом меня дедушка отвел в поселок Бисер (жила этот месяц я на станции), к другому деду, по материнской линии. Тот дед жил один, бабушка умерла. У него была корова и 15 соток земли. Мне было сказано, что если у того деда будет плохо, придешь к нам.

В поселке Бисер мне понравилось. Там был чистый воздух, не пахло паровозным дымом, и очень тихо.

У деда на квартире жила ленинградка Любовь Тимофеевна с двумя мальчиками моего возраста.

Дед решил, что «робёнку», то бишь, мне «надо учиться». Пока я еще в школу не ходила, а ходила в столовую за супом, так как дед работал на заводе, а там рабочим давали суп. Мальчишки меня дразнили: «Еврейка» - из-за моего длинного носа и кудрявой головы.

Итак, Иван Сидорович (так звали моего деда), которого все в поселке знали и уважали, привел «еврейку» в школу. Была как раз перемена. Мы с дедом зашли в учительскую. Я глянула на дверь – а в дверях было полно ребячьих голов. Директор посмотрел на дверь, и сказал: «По улицам слона водили…». Все сразу ушли – умные были дети…

Директор Николай Андреевич Оборин был шустрый бисерский мужик. Он мне и говорит: «Ну, давай твой табель». Я ему в ответ: «Якиш тэбэ табель, у мэнэ его не мае, цэ ж шкуру свою я спасала, а вы з мэнэ табэль трэбуютэ. Нэмае в мэнэ табеля. Я кончила 3 класса, пэрэшла у читвэртый. Пивтора года не вчилась. Цэ ж трэба мини пивторить тритий класс». Он выслушал меня внимательно, написал записку, добавив: «Завтра пойдешь в начальную школу к двум часам и отдашь эту записку учительнице». На следующий день в час дня в шинели железнодорожника с единственным учебником русского языка за пазухой, я пошла в школу.

Прозвенел звонок. Я стояла у дверей 3 «а» класса. Пришла учительница. Я отдала ей записку. Учительница пригласила меня в класс: «Садись». Я глянула на ребят в классе – «Салаги !»

В перемену меня окружили девчонки и стали расспрашивать. Парни за печкой тоже о чем-то спорили. Потом Борька Селиванов вышел вперед брюхом и спросил: «Девка, ты шья ?». Изка Кашина за меня ответила: «Ивана Сидоровича внучка». Больше меня никто «еврейкой» не обзывал. Закончилась третья четверть, и я впервые услышала слово «ударница». У меня было только две четверки, а остальные – пятерки. Надо сказать, что на Кубани я была отличницей.

Раньше учителя начальных классов все предметы вели сами. И вот однажды, на уроке пения учительница попросила меня спеть что-нибудь. И я запела:

Посияла очирочки, близ по-над водою.

Ны багала мыленького чётыри годочки.

А на пьятый побачила свого мылынького,

Ны посмила сказать «Здравствуй»,

Бо маты стояла.

Учительница спросила: «А что ты еще знаешь ?». Я запела:

Копав, копав крыныченьку

Во зэлэном во саду.

Чай нэ выйдэ дэвчинонька

Рано, рано по воду.

Выйшла, выйшла дэвчинонька

Рано, рано воду брать.

А за нэю козаченько

Вэдэ конэй напувать…

Я еще спела пару частушек, которые пели зенитчики про немцев. Больше солировать меня не просили…

А еще помню, как я однажды читала Крылова: «От радости в заду дыханье сперло». Учительница меня поправила. Я поняла, что не очень выразительно прочитала. И повторила, делая акцент на слово: «От радости в ЗАДУ дыханье сперло !». Дети часто запоминают стихи «механически», не придавая смысла словам. «Подумаешь, перепутала букву…»

Еще немного о жизни в Бисере. С дедушкой мы жили дружно. Весной квартирантка с детьми уехала в Ленинград. Но они у деда съели семенную картошку. Дед от расстройства слег в больницу. Ко мне пришла его сестра, тетя Лена, которая жила с семьей в этом же поселке. Мы с дедом, когда он вышел из больницы, переехали жить к ней. Наши огороды – 15 соток деда и ее 15 соток – посадили. Мне повезло. За все военное детство я не голодала. Итак, в нашем дворе было две коровы, куры, овцы, картошка, а это основной хлеб в годы войны.

У тетки была семья из 5 человек, и нас с дедом двое. Надо было очень много работать физически, а работников нас было только трое: тетя Лена, дед и я. Сенокос, заготовка дров, огороды. Сено и дрова мы вывозили из леса на коровах, клали немного. Сена всегда ставили с избытком, так как коровушки еще нас и кормили. Особенно тяжело доставалась вода. Я была единственной, кто ее носил, а она была далеко под горой. Ведра – по 10-12 литров на коромысле. Бывает, что ходила по 10-12 раз, чтобы наполнить огромную бочку. После школы я шла в конюшню убирать навоз, натаскать к печкам дров и за водой… Дед с теткой или только один дед – в лесу, на вывозке сена и на заготовке дров.

Помню, ношу воду. В поселке уже темно, тихо, причем настолько тихо, что слышно, как падают снежинки. Тихо играет радио у поселкового Совета. Тогда я впервые услышала седьмую или Ленинградскую симфонию Шостаковича. Я не кончала музыкальной школы, но эта музыка была мне близка и понятна, так как отражала то, что пережила лично я и вся страна в военные годы.

Здесь не стреляли, не бомбили. В поселке было тихо. Я была рада этому.

В доме тетки меня «проверяли». Несколько раз подбрасывали мне деньги, а я, найдя их, клала на стол. Мне была противна эта мерзость ! Даже чужие люди не делали этого за всю мою короткую (еще тогда) жизнь. На всю жизнь я запомнила слова тетки: «Забудешь, как у тетки-то ела !». Но я не забыла. Ведь, и я, и дед работали не только на себя, но и на теткину семью. Конечно, я ничего не говорила и не перечила, так как была одна цель – выжить.

Был пасмурный день 8 мая 1945 года. Все люди поселка Бисер собрались на митинг на Камешке. Это скала над рекой Койва. Люди плакали и радовались долгожданной Победе. Я не плакала. Моих слез никто никогда не видел.

Я хочу рассказать о послевоенном времени. О том, как еще раз съездила в Краснодар.

Моя мать осталась жива. Она вернулась в Краснодар и ее посадили в тюрьму. Об этом нам написала хозяйка, где она жила на квартире. Решено было отправить меня к ней на свидание. Шел 1946 год, август месяц. Мне уже 15 лет, но я все еще в седьмом классе – на два года старше своих соучеников. В поселке никто не знал, что я поехала на свидание с матерью в тюрьму.

До Москвы я доехала с попутчиками. Раненый боец из-под Орла женился на медсестре. Он с женой и маленьким ребенком впервые после войны поехал в родную деревню к родителям. На прямой поезд, на юг он не мог посадить меня, тогда было решено доехать до Орла. Мы переночевали в его родной деревне, а на утро он повез меня в Орел. На станции стоял состав на Кавказ. Он мне и говорит: «Не боишься ехать на крыше ?». А мне было море по колено !

Я залезла на крышу по лесенке последнего десятого вагона. Вся крыша вагона была занята такими же пассажирами, как и я. Билет у меня, конечно, был, но поездов было мало, железные дороги были разрушены. Люди неделями сидели на вокзалах, так как не могли уехать.

Итак, я очутилась на крыше поезда. По крыше я прошла на второй вагон с конца и присоединилась к компании глухонемых пассажиров. Села рядом с вентиляционной трубой, чтобы не свалиться. Поезд уже шел. От Орла до Курска я наблюдала всю панораму Орловско-Курской битвы. Это было огромное кладбище орудий. «Вот тут-то было побоище !» - подумала я. Прошел год после окончания войны, а поле брани до сих пор было нетронутым !

В Курске нас всех согнали с крыши, а ехать дальше надо было. Состав наш стоял. Я подошла к предпоследнему вагону. На подножке вагона сидел подвыпивший проводник и мурлыкал какой-то мотив. Я его тот час же узнала. Он проверял билеты у нас, пассажиров с крыши. Но у меня он не проверил билет, так как посчитал тоже глухонемой, как и моих попутчиков. Я видела, как они отдали ему красную бумажку в 30 рублей с портретом Ленина. Я попросилась в вагон.

Проводник посмотрел на меня мутным взглядом и сказал: «На бутылку дашь, девочка ?» на что я его спросила: «А сколько это будет стоить ?». Он махнул на меня рукой, и пошел вдоль поезда, напевая свой мотив. Я, улучив момент, шмыгнула в вагон. Вагон оказался купейным. Коридор вагона весь был занят пассажирами. Ночью проверяли билеты. Контролер сказал, что я должна на следующей станции закомпостировать билет. Но я подумала: «Ну уж фиг я тебе вылезу из вагона !». Рядом со мной на полу сидела женщина с дочерью , старше меня. Им тоже надо было добраться до Краснодара. Мы познакомились. Эта женщина договорилась с проводницей из последнего вагона. Этот вагон отцеплялся в уже хорошо знакомой мне Кавказской и прицеплялся к составу, идущему на Краснодар. Так я добралась до места. Свидание с матерью, 30 минут, мне с трудом дали, и я отправилась обратно.

В вагоне я познакомилась с женщиной, которой надо было ехать в Хабаровск через Москву и Пермь. Она была мне надежной попутчицей. Пересадка в этот раз была уже в Сталинграде. Мы ждали поезда несколько часов. К тому времени вокзал был частично восстановлен, а город все еще лежал в руинах. Помню, мы с женщиной ходили к ее родственникам, а они жили в землянке.

Мы благополучно доехали до Москвы, а там люди неделями сидели на чемоданах в ожидании поездов. Тогда на железной дороге было решено разгрузить вокзалы Москвы с помощью составов товарняков. В товарных вагонах были оборудованы нары с соломой. Туалетов не было. Все такие составы носили номера «500». А народ их называл «пятьсот веселый»

Представьте себе такую картину. Поезд останавливается на разъезде, около семафора. Люди как один выскакивают из вагонов и, кто где может, не стесняясь никого и ничего… Вдруг раздается команда вдоль всего состава: «По коням ! По машинам !...». Поле мигом пустеет, и народ продолжает свой путь. Света в вагонах конечно не было. Но народ, переживший страшную войну, был готов терпеть лишения, ведь впереди было светлое будущее.

Народ в вагонах ехал дружный и веселый. Помню, с нами в вагоне ехал или писатель, или отличный рассказчик. Так он нам пересказывал или свою, или какую-то другую книгу до глубокой ночи. Некоторые пассажиры начинали засыпать под стук колес. Рассказчик замолкал, но тут же раздавался недовольный голос с нар: «Ну, дальше давай !».

Я приехала на станцию Бисер 25 сентября. Шел дождь и пролетал снег. Я одета была по-летнему. Путь до поселка (а это 12 километров) я и другие бисеряне шли пешком. Вдруг на дороге показался какой-то грузовик, нас всех посадили в кузов, и я добралась до дома.

Была середина дня. Я вошла в теплый дом. Семья сидела за столом и ела жареху. Очень вкусно пахло. У меня было хорошее радостное настроение. Наконец-то я дома и все дорожные муки позади. Но меня встретили словами: «Чему радуешься ?». Я посмотрела за стол. Там сидели Лунины, старшая дочь тети Лены, моя двоюродная тетка с мужем дядей Петей. Я подумала: «Тыловые крысы ! Что вы знаете о жизни ?». Дядя Петя был красавец мужчина, по натуре добрый человек. Он не был на войне, так как был «на броне». Тетя Тоня, его жена, очень походила на мою мать. У нее была какая-то неприязнь ко мне. Она напомнила мне Кабаниху из «Грозы» Островского, которая говорила о Катерине: «О ней и плакать-то грех». Она то и изрекла эту фразу: «Чему ты радуешься ?».

Мой отец остался жив. Он еще воевал на восточном фронте. Демобилизовавшись, он женился на замечательной женщине Солохиной Марии Ивановне, вдове с тремя детьми. Они звали жить меня к себе, в Теплую Гору, но я решила семь классов закончить в поселке Бисер у своего деда.

Вспоминая все эти годы, мне порой кажется, что все это было не со мной, а с какой-то другой девчонкой. Но порой сердце так щемит, на глаза накатываются слезы, и встает комок в горле. Я считаю, что родилась «в рубашке».

Мне очень сильно везло. Я не знаю имен тех чужих людей, которые мне помогали, я им во век буду благодарна (хоть их уже и нет в живых). Они, чужие люди, помогли мне выжить в те трудные моменты моей жизни. Я благодарна командиру зенитной части, который наставил меня на путь в жизни словами: «Как бы тебе трудно не было, не сдавайся, добивайся своего, чего бы тебе это не стоило. Говори всегда в трудную минуту: «Или я этого добьюсь, или мне хана !»

Я так благодарна всем ветеранам войны, которые ценой своей жизни отстояли победу и независимость нашего Отечества в те далекие годы.

И находятся же еще отморозки и вандалы, которым нужны награды ветеранов войны ! Не место им в жизни. Хотя и не мне это решать… Время им судья.

Февраль – апрель 2010 г, г.Пермь.

Послесловие. Дедушка этой девочки, Иван Сидорович, жил в поселке Бисер Пермской области. Она окончила школу в поселке Бисер, затем - Пермский педагогический институт, и до сих пор работает учителем иностранных языков в г.Перми

Для связи с автором (если это необходимо) используйте электронный адрес: tgora@mail.ru Ваши сообщения обязательно будут переданы автору.